Зимний этюд в осенних тонах

    Радиоволны поскуливают штормовыми предупреждениями; очередные сутки медленно перекраиваются под безразличным взглядом серого неба.

    Зима выдается почти по-осеннему промозглой.  Декабрь режет тонкую кожу у ключиц проливными дождями и вяжет мысли туманом,  заметным по утрам.  Он собирается у подножья многоэтажек и порой кажется, что этим великанам, застывшим в бликах, горящих в бесконечном множестве уходящих за облака окон, просто надоест стоять на месте, и они пройдутся по уже не первому растаявшему снегу.

     Я встряхиваю головой, прогоняя из нее эту сюрреалистическую картину.

     Дождь продолжает колотить в занавешенные окна – просится внутрь и глушит обрывки воспоминаний.

     На экране мигающего разряженной батареей мобильника время застыло на цифре четыре. Я приглушаю динамик проигрывателя и выхожу из дома в направлении бесцельно-лишь-бы-подальше.

     Улицы все еще полны людьми: они спешат куда-то в бездумной суете, минутные стрелки  словно  сошли с ума, торопясь перешагнуть черту под названием «две тысячи пятнадцать».  Новый год нависает пугающей неизвестностью,  дыша куда-то в затылок.

     Я улыбаюсь и иду к ближайшей остановке.  В карманах звенят мелочь и остатки здравого смысла.  Телефон вибрирует новыми сообщениями, и я еду в никуда.  Пейзажи знакомого - такого родного города - сливаются в сплошное серое пятно, и я устало прикрываю дрожащие веки, отсчитывая секунды «до».  В наушниках сменяются забытые до оскомины песни,  губы механически проговаривают слова,  разрывающие подреберье.

      Это похоже на короткий сон, зыбкую почву которого тревожит-разрывает реальность.  Пара часов пути хлопком сокращается до момента и «конечной».

       Я выхожу и наконец вдыхаю полной грудью,  свежий ветер приятно треплет волосы,  распутывая мысли.

       Знаешь, я всегда любила приходить сюда.

       Смотреть на то, как Волга огибает пустующие обрывки-острова, как медленно блеклое выцветшее солнце сливается с гранью воды, становясь одним целым, окрашивая будто кровью. Пустота вертолетной площадки успокаивает,  правда.

        Сейчас небо темное,  низко нависает над целым миром,  падает в бесконечность отражений. Сумеречный ветер подхватывает мелкие листья, застрявшие в траве. Природа тонет в осени, а в грудной клетке слепит сиянием белого покрова. Поверхность воды покрывается прожилками,  расходится несовершенной паутиной, как треснувший лед.

        От высоты немного кружится голова, стоит немного оступиться – и холодная мгла давно потерянных (потерявших себя) душ утащит на дно бесполезным экспонатом на выставке безрассудства и глупости. В уголках глаз скапливаются нежное восхищение и какая-то тихая любовь…

      Знаешь, ведь именно ты показал мне это место, помнишь?

      Осень. Длинные рукава, полупустынные парки, бензиновые разводы в лужах, ливни, поселившиеся на карнизах и запах прелых листьев. Облака рваные ножницами, ветер, свернувшийся холодом в руках, разговоры в унисон и улыбки с полыхающим в глазах костром. Тысячи дорог-вен, сырость с душой нараспашку.       

      Я помню, ты говорил, что никогда не стоит цепляться за прошлое – погрязнув в затертых по краям воспоминаниях и продолжая цепляться за давно прошедшие дни (ушедших людей), можно не захотеть открывать глаза.

       Но каждый раз подсохшая корочка воспоминаний сдирается вместе с частью тебя, кровоточа. Круг – идеальная фигура, не имеющая конца.

       Тени растут, растворяются в окружающем воздухе, точно капли чернил в чистой воде. Я всматриваюсь в другой берег, пытаясь разглядеть далекие города, далекое будущее и далекого тебя.

       Вертолетная площадка тонет в своей тишине.

Up in the air 

(повисший в воздухе, в подвешенном состоянии)

     Каркас неба содрогается в грозовых трещинах, скрывает за серыми тучами обветшалое солнце. Первые капли орошают уже уставшую от капризов природы почву,  впитываются в ткань светлого плаща – ткань темнеет, будто кожа от ударов.

     Небеса задыхаются в чем-то похожем на безысходность. Вязкая глина минут-часов-дней липнет к подошве, утяжеляет каждый шаг, намекая прекратить попытки движения, попытки вообще.

     Легкие машинально выдыхают морозный воздух, пронизанный иглами недозимы. Несомненно, дома сейчас гораздо теплее, чем на пустой вертолетной площадке, и суставы не коченеют от пронизывающего ветра, и ливень не вбивает в землю и чуть глубже. Но это не вопрос выбора, это константа существования - лишь здесь и сейчас. Все отмерено и  расписано на века вперед; циклы завершаются, галактики продолжают отдаляться друг от друга в расширяющемся пространстве. Кто посмеет переписать историю?

     Но ты ведь всегда выше всех законов, сверкаешь улыбками-шрамами.

     Ты. Ты. Ты. Ты…

     Тошнит словами и неуместными чувствами. 

     Неизгладимая печаль застревает в горле, сердце стучит утомленно, глухо.

Любовь одна - веселье жизни хладной,

Любовь одна – мучение сердец;

Она дарит один лишь миг отрадный,

А горестям не виден и конец.

     Голос хриплый и будто не мой шепчет откуда-то всплывшие на поверхности знакомые строки из старого томика (Пушкина) на верхней полке.

     Намного легче говорить чужими словами, когда предребье похоже на решето, когда тонешь в измятых по краям воспоминаниях.

- Когда смотришь на звезды, то внутри болит.

- Отчего же?

- Потому что ты знаешь, что всегда будешь любить их, но никогда не сможешь прикоснуться. Никогда не будешь по-настоящему рядом.

- А может, ты просто любишь иллюзию? И окажись вы рядом, то никакое «всегда» не имело бы смысла?

     Это случилось. Просто однажды, когда привычка делать все для его счастья, превратилась в привычку делать все для его счастья и быть влюбленной в него.

     Я замечаю перемены слишком поздно, когда уже въелось под кожу слишком сильно и глубоко. Решение никому не говорить кажется единственно верным.

     Каждый день меня размалывает от очередной его улыбки, и я, наверное, скоро задохнусь от его солнечной температуры (при пожаре - горите).

     Ведь это проще -  держать все в себе.

     (легче заснуть с открытыми глазами)

Не спрашивай, зачем унылой думой

Среди забав я часто омрачен,

Зачем на всё подъемлю взор угрюмый,

Зачем не мил мне сладкой жизни сон.

     Когда он касается (не меня), я улыбаюсь в ответ. Он как-то раз сказал, что моя улыбка сахарная. Не тривиально «милая», «красивая», а просто так, без подоплек. Так может только он. И я закусываю губы, ощущая сладкий привкус при очередной помощи (опять ему). Крахмал застилает глаза, а по венам бежит шоколад.

- Сквозь твои ребра прорастают сквозняки.

- Так ведь зима, сейчас для них самое время.

     Тяжело цепляться за существование в разрушенном до основания мире, перевязанном красными нитками.

     (легче удержать равновесие на склизком камне, скатывающемся в пропасть)

Не спрашивай, зачем душой остылой

Я разлюбил веселую любовь

И никого не называю милой –

Кто раз любил, тот не полюбит вновь.

     С каждой новой (последней) влюбленностью дежавю почему-то скребется у сердца, а грудину разрывает острым скальпелем отчаяние, оно наполняет легкие чувством темной безнадежности, и слегка кружится голова.

- Держи. Не потеряй только.

- Что это?

- Ключ. Он ржавый немного, но сгодится еще.

     Хочется верить, что следующий день будет лучше, что я проснусь и руки перестанут трястись под аккомпанемент шумного дыхания при одном его появлении в поле моего зрения. Перезвоном в голове застывают слова, произнесенные знакомым до асфиксии голосом.

     (зажми горло руками и досчитай до ста одного)

Но притворитесь! Этот взгляд

Все может выразить так чудно!

Ах, обмануть меня не трудно!

Я сам обманываться рад!...

     Может, говорю я себе, втолковывая на протяжении нескольких лет, давно записав это в кредо оптимиста, когда-нибудь он заметит во мне нечто большее. Когда-нибудь он престанет похлопывать меня по плечу сильнее, чем это может выдержать такая хрупкая девушка, как я. Когда-нибудь он меня поцелует…

     И это будет что-то феерично-фантастическое. Я, наверное, распадусь на атомы-молекулы, а бабочки ровным строем вылетят из желудка, ведь их крылья давно встали где-то поперек глотки.

- Я хотел лишь помочь. Почему не вышло?

- Просто ты создал во мне галактику. Хотя даже не любишь звезды.

     Что-то разрушается внутри с каждым днем все сильнее, ломается по излому на костях, крошится с прогрессирующей в никуда уверенностью.

     (от минус нуля до бесконечности насколько больно)

     С каждым «прости, у меня нет времени», «извини, я занят» кровоизлияние все больше затапливает легкие. Хочется кричать в небо так, чтобы вся боль вышла из тела, но звук застревает где-то на уровне гланд, пока тело горит в эфемерной агонии.

     Дышать все еще трудно.

- Я в порядке, правда.

     (не верь, и не будешь обманут)

Я пережил свои желания,

Я разлюбил свои мечты;

Остались мне одни страданья,

Плоды сердечной пустоты.

     Раздражение травит вены; осколочным вдоль по кровотоку. Шум в ушах от возрастающей пульсации.

     Он смотрит пристально и тянет губы в улыбке – прикрывает ей собственные пустоты.  Я выдыхаю облегченно-обреченно и не смотрю в глаза.  Ведь неприкрытая душа куда хуже неприкрытых разломов.

     Дышать бы снова ровно, но. Когда так близко, как?

     Я прикрываю глаза, раздражение растворяется вместе с болью в чужом (чужом ли?) голосе.

     Два уравнителя, что скрепляют баланс собственного мира.

     Он сжимает лишь крепче пальцы на моем запястье, молчание громче слов.

- Космос?

- Иллюзия.

Зачем безвременную скуку

Зловещей думою питать

И неизбежную разлуку

В унынье робком ожидать?

И так уж близок день страданья!

Один, в тиши пустых полей,

Ты будешь звать воспоминанья

Потерянных тобою дней.

Рассказ

«Я и море»

Закатное марево размазано по горизонту, солнце блекло-розовое, словно рыбья кровь, медленно разбивается о гладкую поверхность зеркала-моря.  Я зябко повожу плечами, прикрыв ладонью глаза,  наблюдаю за последними лучами. Уже сентябрь. На побережье Ялты почти никого нет. Прошел самый пик курортного сезона, и люди, уже уставшие от ленивого отдыха, спешат на ненавистную (у большинства) работу. Эта схема повторяется из года в год и, как ни странно, пока не устарела.

        Если честно, мне нравится эта тишина (звука прибоя?), когда нет привычной толпы, звук не дробит голову на тысячи отдельных осколков, когда никто не прожигает взглядом-лазером спину.  В руках лежит сборник произведений Чехова, открытый на последней минус пятьдесят странице.

        И дочитывать не хочется: буквы прыгают хаотично по страницам, как и мысли сейчас – тысячи-тысячи. Истории выдуманных (выдуманных ли?) героев цепляют самые потаенные воспоминания, вытаскивая их из черных дыр и переплетая.

         Глаза вновь лениво опускаются на строки, находя давно знакомую фразу: « как зарождается любовь… все это неизвестно, и обо всем этом можно трактовать как угодно. До сих пор о любви была высказана только одна неоспоримая правда, а именно, что тайна великая есть». Действительно, приходит она неожиданно. Бывает, с первого взгляда – выстрелом в голову. А бывает, что знаешь человека почти две вечности, и вдруг словно щелчок пальцев: раз – и твоя жизнь меняется безвозвратно,  два - ты не понимаешь, как не замечала этого раньше, три – ты не знаешь, что с этим делать, ведь жизнь идет по-прежнему, это ты наконец прозрела. Но все беды начинаются позже, когда пытаешься  не обращать внимания на зародившееся чувство, вырывать с корнями и не вспоминать даже в самом страшном сне. В жизни не бывает так просто. Запоздало приходит смирение и осознание. Ты снова начинаешь улыбаться, и все почти как прежде, лишь иногда самые важные слова застревают комьями в горле.

 «К счастью или к несчастью, в нашей жизни не бывает ничего, что не закончилось бы рано или поздно»

          Хочется верить, что все взаимно, что ты не не-нужна – эффект плацебо намного милосерднее.

         «Прости» - его голос предательски смолкает; гаснет с чахлым треском, как испорченное радио; в глазах понимание и сырая вина.

         Тишина разрывает чью-то сердечную мышцу.

         Ты натягиваешь улыбку, перевязанную красными нитями, и уходишь.

         В сердце по-прежнему пульсирует чужое имя. Все до смешного просто: ты любишь, тебя – нет. В 99 % случаев первая любовь безответна, а ты еще одно тому подтверждение,  к сожалению.

          А потом все проходит; стирается, меркнет, казалось, незыблемое. О прошлом напоминают лишь старые раны, которые можно зашить, заклеить, обмотать изолентой снова и снова, но уродливые рубцы останутся почти навсегда (люди ломаются на стыке шрамов).

         Поверхность воды покрывается прожилками ряби; море необычайно спокойное, спящее; на небосводе уже видны первые звезды.

          Я вздрагиваю от прохладного дуновения ветра, сгоняя пелену из сонливости, воспоминаний и мыслей. Над пляжем все еще властвует тишина, нарушаемая еле слышным шорохом прибрежных волн. Я захлопываю книгу (все-таки сегодня дочитать не получится) и поднимаюсь на ноги. Идти никуда не хочется, будто что-то непреодолимо тянет, не желая отпускать. Яркие звезды изредка подмигивают (перемигиваются), трескаются тонкие гран ирреальности.

       - А хорошая сегодня погода… Не жарко, - раздается совсем рядом.

         Я резко разворачиваюсь, сталкиваясь с прямым взглядом глаз.

       - В такую погоду хорошо повеситься, - отвечаю, не подумав, знакомой фразой.

         Незнакомец еле заметно улыбается себе в усы, в сумерках это кажется лишь обманом зрения.

       - Смерть страшна, но еще страшнее было бы осознание, что будешь жить вечность и никогда не умрешь, - эта фраза вызывает странный эффект дежавю. Эти слова, этот человек – все будто знакомо давно. Но разгадка ускользает сквозь пальцы, стоит только приблизиться. Никогда не любила это ощущение.

       - У каждой жизни есть цель,  даже у вечной, - не отрывая взгляда, говорю я.

       - В каждой жизни единственная цель – наслаждение.  Истинное наслаждение в познании.

         Я вздрагиваю,  неожиданная мысль мелькает со скоростью света, ослепляя своей нереальностью.

       - Как Вас зовут? – вопрос повисает в воздухе на короткое мгновение.

       - Смею просить прощения за столь неучтивое поведение. Полагаю, это невежливо было начинать разговор,  не представившись. Меня зовут Антон Павлович Чехов.  А Вас?

       - Екатерина, - имя застревает на языке, - но так ведь не бывает?

         Мой собеседник улыбается так, как обычно улыбаются неразумным детям: « А разве Вы знаете, как и что бывает?»

         Я отрицательно киваю головой. Сюрреалистичность всего происходящего напоминает сон,  очень реалистичный сон.  Попытки ущипнуть себя ни к чему,  кроме неприятных ощущений, не привели. Звезды снова подмигивают в насмешке.

      - Ялта почти не изменилась, - мой собеседник устремляет свой взгляд на редкие огни ночного города.

      - Вы здесь были?

      - Я здесь жил, - отвечает со вздохом. 

         Мои щеки начинают пылать от глупости вопроса, запоздалые знания добираются до моего мозга.  Еще сильнее накрывает смущение от понимания того, что я веду себя, как маленький и любопытный ребенок, с почти незнакомым человеком,  который писал чудесные рассказы  (принимая за правду его слова об имени).

      - Это все происходит на самом деле? – мне очень важно услышать ответ, я бы не хотела бы оказаться сумасшедшей.

      - Если только Вы в это верите, - серьезно говорит Чехов, совсем несерьезно подмигивая.

        Логика начинает трещать по швам от загадок знаменитого классика, взрываясь перед глазами снопом искр. Почти салют.

        - Верю,  только все равно это ненормально, - неожиданно для себя бросаю я.

        - Друг мой, здоровы и нормально только заурядные, стадные люди.

         Мне нечего ответить. Между нами снова устанавливается тишина. В моей голове мечутся миллионы вопросов,  ведь если все это реально, то я должна хоть что-то спросить, но ни один из них не является правильным. И я теряюсь.

           Антон Павлович с понимающей улыбкой протягивает мне маленький камешек,  который я бессознательно забираю и прячу в карман стареньких джинс.

        - Нам пора прощаться, - с неким (возможно, мне лишь показалось) сожалением говорит он, - Спасибо за интересную беседу.

        - Но я же поверила,- почему-то стесняясь, шепчу я.

        - А почему сон не может быть реальным?

           В комнате противно звенит будильник и солнце слепит глаза,  я нехотя встаю с кровати.

            На ближайшей тумбочке лежит маленький круглый камешек с дырочкой посередине – символ счастья. Я улыбаюсь своим мыслям, но на душе снова все спокойно, та часть груза прошлого, тянувшая вниз, падает, разбивается на осколки, свобода кружит голову.

            На пожелтевших от времени страницах мелкими полукруглыми буквами написано: «Для того,  чтобы быть счастливым,  достаточно довольствоваться настоящим».